Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №7 за 1997 год
Но ежели Богу таково изволившу означенный Арестант умер, то в таком случае должно вам описать происхождение его болезни и обстоятельства смерти, и оное засвидетельствовать чрез инспектора полиции г-на де Лонгпре и корабельного капитана.
В случае же и вашей собственной смерти, надлежало бы на конверте сделать французскую надпись Ея Императорскому Величеству до собственных Ея рук, дабы г-н Лонгпре мог бы доставить таковой пакет в Санкт-Петербург.
Коль скоро прибудете в Кронштадт, то что касается Арестанта, то не имеете его никому отдавать, а только по удостоверению Ей Величества в такой силе, что должно отдавать Арестанта.
В Париже 23 майя 1783 года
Российский посланник
Ея Величества
Князь Иван Барятинский
Читая эти инструкции, поражаешься атмосфере таинственности, окутавшей эту историю, и той строгости по отношению к узнику Бастилии. Словно речь идет о еще одной «Железной Маске», заточенной в каменные стены Внутреннего Замка.
Но о «Железной Маске» написаны десятки романов, тома исторических исследований, а об этом таинственном узнике Бастилии — ни слова.
Почему история эта так и не выплыла на поверхность, не сохранилась в воспоминаниях современников, почему ее нет в хрониках тех лет?
Дело № 2631 с 1783 года хранилось как «особо секретное» в Государственном архиве Министерства иностранных дел в Санкт-Петербурге, а в наши дни передано на хранение в Центральный государственный архив древних актов в Москве и стало доступно для исследователей.
«Дело» это — 500 с лишним листов плотной бумаги XVIII века, исписанных то изящной витиеватой французской скорописью, то каллиграфической русской канцелярской вязью, — допросы, обыски, доносы, изъяснения. Попадаются листы с какими-то каракулями, с пятнами от слез, обведенными чернилами. Есть письма на неизвестном языке, алфавит, никогда не виданный, есть стихи, рисунки, планы домов, изображения геральдических знаков. И даже некое научное сочинение.
Вот и все, что осталось на свете от таинственного узника, все, из чего мы узнаем об этом человеке. Бумага имеет странное свойство — продлевать жизнь человека, а иногда и «воскрешать» ее.
Перед тем, как отправить кибитку с арестантом в Руан, князь Барятинский вручил тайному агенту Петру Обрескову, «человеку чрезвычайно верному», и само «Дело», заведенное в Бастилии, и к «Делу» приложил написанную им самим реляцию на имя Всепресветлейшей Державнейшей Императрицы и Самодержицы Всероссийской Екатерины Второй, где на 25 листах изложил подробности «злодеяний» тайного узника Бастильского замка.
Однажды, студеным февральским вечером в дом российского посланника в Париже князя Ивана Сергеевича Барятинского постучался бродяга-матрос. На нем был промерзший насквозь бушлат, рваные сапоги, а в застывшей руке он держал кованый матросский сундучок. Лицо совсем юное, наверно, и бороды еще не брил, а глаза были уставшие, отрешенные. Князь, добрый по своей природе, принял бродягу, попросил предъявить бумаги, паспорт и спросил, откуда он родом и зачем сюда пришел. Бродяга отвечал на русском языке, в котором, правда, чувствовался какой-то акцент, что пришел он на корабле из Голландии, долго добирался до Парижа, и предъявил паспорт от голландского адмиралтейства, свидетельствующий, что он француз Ролланд Инфортюне, а был в голландской службе солдатом.
— Француз... Француз, — пробормотал князь и вскинул глаза на бродягу. — А ко мне зачем пришел, коль француз?
«Тогда он начал мне плести следующую басню», — пишет Барятинский императрице:
— Сам-то я родом из Малороссии. Однажды на наш обоз напали разбойники, меня связали и через Кубань отвезли в Смирну, где на торгах продали турку. Но от сего турка я нашел способ уйти на голландский корабль, шкипер судна спрятал меня, привез в Голландию, где я взял службу солдатом на корабле «Кастор». Мне сказывали, что там добрый капитан Кенфаон, но служба нелегкая, и советовали не сказывать ни настоящего имени моего, ни фамилии, с тем, что я смогу бежать с корабля, коль скоро к земле какой пристанем. Нужда заставила меня склониться на все, я получил сто гульденов и паспорт на имя француза Ролланда Инфортюне.
— Инфортюне... — бормотал князь, внимательно разглядывая пришельца. — Где же ты плавал, Инфортюне?
— Последний раз мы вернулись с острова Мартиник, — ответствовал матрос.
— Почему же ты бросил морскую службу? — спросил князь.
— Правду скажу. — Бродяга взял сундучок в другую руку и показал запястье. — Намерение мое бежать было, на ялботе хотел уйти, да поймали и, как дезертира, в железах держали. А по силе воинских артикулов той республики наказывают дезертиров пятьюстами ударами линьком, и должно с самого верху высокой мачты три раза бросаться в воду. Но добрый капитан мой, имея меня за первого солдата, наказал только двадцатью ударами линьком. А как во Францию пришли, в порт Гавр, то я просил увольнения со службы.
— Где и чем ты жил? — спросил князь.
— Пока деньги были — ел в корчмах, а ночевал в ближайших лесах. А вот дошедши до самой крайности, явился к светлейшему князю просить отправить меня в отечество.
— Как же настоящее имя твое?
— Иван Тревогин.
— Гм... Тревогин... Тревогин, — бормотал князь, о чем-то размышляя.
У князя была инструкция из Санкт-Петербурга, предписывающая отправлять таких бродяг в Россию самым скорым временем и легчайшим путем, то есть морем, чтобы они праздно не шатались и чего худого в чужой стране не сделали. И направил князь бродягу-матроса жить до ближайшего корабля в пансион к аббату Ванье.
Через несколько дней аббат Ванье докладывал князю, что «сей бродяга поведение оказывает весьма скромное, весьма смышлен и имеет большие знания, и оказал большое любопытство к приобретению новых знаний. Про него в пансионе сказывают, что он хочет прочесть всю Королевскую библиотеку».
«Все сие продолжалось в таком порядке от февраля месяца почти до исхода апреля», — продолжает свою реляцию государыне князь Барятинский.
А потом началось вот что.
В пансионе жил некто Дубровский, который имел любопытство собирать монеты. В одно утро, перебирая их, он приметил, что нескольких серебряных монет недостает. Однако ж он промолчал об этом.
Потом пропал у него кошелек с тридцатью шестью ливрами и несколько серебряных чайных ложечек.
Потом у церковника Библицкого исчезла серебряная медаль, выбитая в честь славного и достопамятного мира Кенаржийского.
Потом у содержателя пансиона стали пропадать столовые серебряные ложки и того же металла стаканы. Словно завелась сорока-воровка, зачарованная мутным блеском дорогого металла. Похитителя интересовало только серебро, другого он ничего не брал.
В пансионе всегда была «великая верность и спокойствие, и хозяин на домашних людей подозрение взять не мог.
— Не Тревогин ли? — спрашивал князь.
— Иван Тревогин образа жизни своей нимало не переменил и ведет себя с равной скромностью, как и сначала, — доложил хозяин пансиона князю.
Заключили, что такое воровство делается от посторонних людей.
Но вот в один из майских дней в пансион пришел известный золотых дел мастер и продавец алмазов мсье Вальмон и спросил, может ли он видеть молодого человека по имени Жан Тревога.
— Вы хотели бы видеть мсье Тревогина? — переспросил аббат Ванье. — Его сейчас нет дома.
Тогда мсье Вальмон спросил у аббата, каково состояние мсье Тревогина и можно ли ему дать кредит, потому что оный господин заказал крупную работу в 100 луидоров, и мастер не хотел бы начинать работать, не зная, может ли этот человек заплатить такие деньги.
Ювелир поведал, что Тревогин принес ему рисунки цепей орденских и сами знаки и звезды к ним, сказав, что имеет поручение от одного азиатского принца по оным рисункам сделать для пробы все эти регалии из восточных хрусталей и разноцветных камней.
— Я сказал Тревогину, — продолжал ювелир, — что надобно вылить сначала свинцовые формы, и потребовал у заказчика задаток. И вот что он мне дал вместо денег. — Мсье Вальмон вынул из кармана серебряную медаль и показал ее аббату Ванье.
Это была та самая пропавшая медаль на заключение славного мира Кенаржийского.
— Да, позабыл вам сказать: приказано было мне сделать посредине ордена образ святого Иоанна Многострадального, закопанного по пояс в землю, и под ним на белой финифти надпись литерами золотыми.
Аббат Венье словно онемел от изумления и только вертел в руках злополучную медаль.
— «Я еще закажу вам скипетр и державу», — сказал мне тогда мсье Тревогин, и взяв у меня карандаш, на малом лоскутке бумаги оные в малой пропорции начертил. — «Я вам принесу большие рисунки, а теперь только для того эскиссирую, чтоб осталось в вашей памяти, каким оным быть. Вы, конечно, не будете сожалеть, если работа ваша понравится моему государю. Мне же теперь нет с вами больше времени оставаться, я должен иметь свидание с нашими банкирами и оттуда идти к мастерам, которым заказаны мною делать инструменты для битья монет».
